Это дети, с приходом которых в нашу жизнь все меняется. Да, они приносят много боли, высасывают весь ресурс, открывают наши теневые стороны… Но все дети — это благословение. А те, что приходят брать — особенно. Почему? Объясняет okean_v_butylke:
Есть дети, которые приходят давать, а есть те, что приходят брать.
О первых родители при каждом удобном случае говорят, что их ребенок солнце, осветившее всю нашу семью, с ним жизнь стала светлее, он принес радость и любовь в наш дом, он благословил нас своим светом. Про них иногда говорят как о тех, кто будто бы хоть и малыш совсем, но уже маленький Будда, мудрая, вечная душа, будто «он старше всех нас».
Они не требуют многого, они очень простые, легкие, и даже трудности с ними проживаются, будто с дуновением попутного ветра. С самого начала своего пути они выстилают все новым благополучием, удачей, благоприятными изменениями в семье и в материальной сфере, рождение таких детей поднимает мою женскую самость, воспитание — не воспаляет мой родительский нерв вины.
А о вторых говорят что-то совсем иное. Во-первых, о них почти не говорят, потому что неясно как. Все мысли о таких детях социально очень табуированны, самой себе в них признаваться ай как сложно, но если решаются шепотом — кому-то, в безопасной обстановке кабинета психолога, близкой подруге, в отчаянии — то это звучит емко: «Если бы тебя не было, то все было бы иначе, лучше».
Кажется, что все в этих детях не так, как должно быть у нормальных детей, кажется, что они пришли все силы высасывать и ничего не отдавать взамен. С ними многое рушится, с ними приходит много боли. Начиная с беременности, которая оказывается вовсе не о розовых пони, лепестках роз, безмятежных прогулках с мужем под ручку и совместном семейном ожидании. Это период жесткого истязания телом — души. Это беременности, фоном которых постоянно являются тревоги, страхи, отчаяние, усталость, злость, одиночество.
Роды таких детей — опустошают меня, выказывают что-то такое, что я долго хочу развидеть, потому что не в состоянии примерить их на себя — как о себе, и тогда становится проще считать — что они о ребенке, к которому я чувствую все меньше и меньше. Этот ребенок приносит так много боли, что желая закрыться от боли, мы закрываемся и от него, назначая его в этой боли — козлом отпущения.
Знаете, кто такой козел отпущения с архитипической точки зрения? Это животное, которое приносилось в жертву богам, чтобы оно искупило все грехи общества. То есть на него символически вешалась коллективная вина, вся плохость всех. Так и с таким ребенком.
У нас была бы идеальная семья, если бы не он. Я была бы идеальная мама перед самой собой, если бы не мое родительство им (ведь с другими детьми я хорошая!). У меня бы идеально был бы построен день, неделя, если бы не его поведение. У нас с мужем были бы хорошие отношения, если бы не этот ребенок.
Это такой ребенок — который кажется… наказанием. В отчаянии мама задает вопрос: «За что мне он?» или мягче — «Почему?» Но фишка-то вся в том, что все дети — благословение. Потому что жизнь — это благословение и любовь в чистом виде. Если брать это за аксиому, то начинается самый настоящий труд души.
Самое трудное — это развернуться лицом к этому ребенку, к Богу внутри него, который говорит с нами. Это допустить, что этот ребенок — тоже пришел давать, но только это дар — не на ладошке, не благословение ресурсом, а сила, рожденная из боли, любовь, закованная в травмах. Именно такие дети подарком своим несут не активную, на солнечной стороне — жизнь, радость, а теневую, заблокированную в нашей боли.
Самое трудное — это развернуться лицом к этому ребенку, к Богу внутри него, который говорит с нами. Это допустить, что этот ребенок — тоже пришел давать, но только это дар — не на ладошке, не благословение ресурсом, а сила, рожденная из боли, любовь, закованная в травмах. Именно такие дети подарком своим несут не активную, на солнечной стороне — жизнь, радость, а теневую, заблокированную в нашей боли.
Они будто подрывают все сокрытое, сдирают маски, провоцируют на изменения, снимают защиты, они обнаруживают сокрытое, выводя на свет — тайное, куда я, или вся моя семья не собирались смотреть — этакая грязь, заметенная под коврик, этакие скелеты в шкафу.
Эти дети создают самую страшную ломку — круша наш перфекционизм, хорошесть на правильно выполненных условиях, делая нас уязвимыми — либо правда любимыми и принятыми — собой и другими, либо нет.
Эти дети создают самую страшную ломку — круша наш перфекционизм, хорошесть на правильно выполненных условиях, делая нас уязвимыми — либо правда любимыми и принятыми — собой и другими, либо нет.
И тогда — не беременность им виновата, что я чувствую себя такой одинокой и беспомощной, а я обнаруживаю горькую, давно известную мне правду, в которой очень тщетно — что любовь моих родителей ко мне весьма и весьма условна. Что свекры — не очень-то и считают меня своей, родной. Что муж — находится еще в очень незрелой фазе, все еще очень привязан к маме, и не в силах заботиться обо мне полноценно, он сам — ребенок.
И тогда роды — оказываются бескомпромиссно о моем неумении ставить границы, выбирать действительно нужное, а не из вежливости и страха обидеть чужих людей.
Тогда поведение этого несносного ребенка — оказывается обо мне, маленькой, раненой, которой не давали быть такой, а он — вон что себе позволяет! Если открыть душу навстречу этому ребенку — то дорога, сближающая вас, будет как тающая по весне — полная ручьев, пахнущая землей, сносящая все былое, мертвое, и много-много-много воды — потребуется, чтобы ступить на твердую опору — контакт.
Благословение этих детей — в труде души, в том вызове на взросление и исцеление, который они нам бросают.
Смелость и мужество душ их не знает границ, щедрость их любви к нам и доверие в уязвимости — сродни Иисусу, ведь этот ребенок подставляет вторую щеку, когда мы бьем его — на самом деле, или морально — отвергая.
Такие дети — кажутся слабыми, и в них действительно куда больше детского, чем у детей «солнечных» — «взрослых душ». Малышовость их — размягчает сердце. Милосерднее делает нас, потому что главное, к чему мы идем в этом трудном пути — это допущение любви к нашему внутреннему малышу (ох, простите за замыленную субличность, но в данном случае это действительно так). Ту нашу детскую часть, не которая мимими, а которую стыдно вспоминать, и самим хочется отвергнуть, потому что она ледяная, потерянная, и в ней так сильно много боли, что когда-то мы сделали вид, что ее нет.
Эти дети — пришли зеркалить ее. Чтобы вы полюбили — и его, и себя — целого, не солнечного, тщательно выбеленного, выросше-причесанного, а настоящего, разного, слабого.
